Мучим голодом, страхом томимый,
Сановит и солиден на вид,
В сильный ветер, в мороз нестерпимый,
Кто по Невскому быстро бежит?
И кого он на Невском встречает?
И о чем начался разговор?
В эту пору никто не гуляет,
Кроме мнительных, тучных обжор.
Говоря меж собой про удары,
Повторяя обеты не есть,
Ходят эти угрюмые пары,
До обеда не смея присесть,
А потом наедаются вдвое,
И на утро разносится слух,
Слух ужасный — о новом герое,
Испустившем нечаянно дух!
Неточные совпадения
«А Моргачонок в отца вышел», — уже и теперь
говорят о нем вполголоса старики, сидя на завалинках и толкуя
меж собой в летние вечера; и все понимают, что это значит, и уже не прибавляют ни слова.
Когда мы проезжали между хлебов по широким
межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать,
говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал
себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
— Полно, отец, —
говорила меж тем Евлампия, и голос ее стал как-то чудно ласков, — не поминай прошлого. Ну, поверь же мне; ты всегда мне верил. Ну, сойди; приди ко мне в светелку, на мою постель мягкую. Я обсушу тебя да согрею; раны твои перевяжу, вишь, ты руки
себе ободрал. Будешь ты жить у меня, как у Христа за пазухой, кушать сладко, а спать еще слаще того. Ну, были виноваты! ну, зазнались, согрешили; ну, прости!
А генеральша
говорят, что и во мне ничего особенного не видят, — так
меж собой обе госпожи за нас и поспорят.
Потом велит
себя к остальным товарищам вести. Взяло нас тут маленько раздумье, да что станешь делать? Пешком по морю не пойдешь! Привели. Возроптали на нас товарищи: «Это вы, мол, зачем гиляка сюда-то притащили? Казать ему нас, что ли?..» — «Молчите,
говорим, мы с ним дело делаем». А гиляк ничего, ходит
меж нас, ничего не опасается; знай
себе халаты пощупывает.
«Скачи скорей в мой старый дом,
Там дочь моя; ни ночь, ни днем
Не ест, не спит, всё ждет да ждет,
Покуда милый не придет!
Спеши… уж близок мой конец,
Теперь обиженный отец
Для вас лишь страшен как мертвец!»
Он дальше
говорить хотел,
Но вдруг язык оцепенел;
Он сделать знак хотел рукой,
Но пальцы сжались
меж собой.
Тень смерти мрачной полосой
Промчалась на его челе;
Он обернул лицо к земле,
Вдруг протянулся, захрипел,
И дух от тела отлетел!
И каноны поют, и книги читают, и
меж собой говорят все потихоньку, чуть не шепотом…
Надвинулись сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые люди
говорят, что в лесах тогда деревья с места на место переходят и шумом ветвей
меж собою беседы ведут… Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника, поймешь язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры зверей и речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» — дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
Белый день идет к вечеру, честнóй пир идет навеселе. На приволье, в радости, гости прохлаждаются, за стаканами
меж собой беседу ведут… Больше всех
говорит, каждым словом смешит подгулявший маленько Чапурин. Речи любимые, разговоры забавные про житье-бытье скитское, про дела черниц молодых, белиц удалых, про ихних дружков-полюбовников. Задушевным смехом, веселым хохотом беседа каждый рассказ его покрывает.
«Знать бы да ведать, —
меж собой говорили они, — не сдавать бы в науку овражного найденыша!.. Кормить бы, поить его, окаянного, что свинью на убой, до самых тех пор, как пришлось бы сдавать его в рекруты. Не ломался б над нами теперь, не нес бы высóко поганой головы своей. Отогрели змею за пазухой! А все бабы! Они в ту пору завыли невесть с чего…»
— Так вам и поверили! — возразила Фленушка, отодвигаясь от Параши и давая возле нее место Василью Борисычу. — Не беседу с нами хотелось вам беседовать, захотелось подслушать, о чем
меж собой девицы
говорят по тайности. Знаем вы вас!
— Заладил
себе, как сорока Якова: муж да муж, — молвила на то Аксинья Захаровна. — Только и речей у тебя. Хоть бы пожалел маленько девку-то. Ты бы лучше вот послушал, что матушка Манефа про скитских «сирот»
говорит. Про тех, что
меж обителей особняком по своим кельям живут. Старухи старые, хворые; пить-есть хотят, а взять неоткуда.
— Но зачем же непременно в Лондон? И для чего тут Лондон? — настаивала
меж тем Лидинька Затц, суетливо обращаясь по очереди ко всем и каждому, — на что нам Лондон! Гораздо же дешевле можно здесь, у
себя дома, в своей собственной типографии? Не так ли я
говорю? Не правда ли?
— Старые годы вспоминали, Патап Максимыч. Про то
меж собой говорили, как были мы с ней люди друг к другу самые близкие, жених с невестой, — сказал Смолокуров.
— И он тебя жалеет, и он по тебе сокрушается, — тихонько молвила Аграфена Петровна. — С того времени сокрушается, как летошний год уехал в скиты. Так
говорил он в последнее наше свиданье и до того такие же речи не раз мне
говаривал… Свидеться бы вам да потолковать
меж собой.
— Судите сами, chère Lara, —
говорила она, — какое же будет ваше положение: вы так молоды, так хороши и… припомните стих Пушкина: «свет не карает преступлений, но тайны требует у них»,
меж тем как вы все начали оглаской и… я боюсь, как бы вы
себе не заперли повсюду двери.
Наняв извозчика, Саша успокоивается и чувствует, как в его грудь опять врывается радость. Права молодости, о которых
говорил на семейном совете добрейший Иван Маркович, проснулись и заговорили. Саша рисует
себе предстоящую попойку и в его голове
меж бутылок, женщин и приятелей мелькает мыслишка...
— Что спорить? Сама по
себе артель, разумеется, дело хорошее, —
говорил Даев, стройный парень с черною бородкою и презрительно-надменною складкою
меж тонких бровей. — Я не сомневаюсь, что этим путем вам удастся поднять на некоторое время благосостояние нескольких десятков кустарей. Но все силы, всю свою душу положить на такое безнадежное дело, как поддержка кустарной промышленности, — по моему, пустая трата сил и времени.
— Чем мы жертвуем! И вы можете это спрашивать! Да что же вы думаете, мужик нашей партии слеп, что ли? Не видит он, что рядом с его куриным клочком тянутся тысячи десятин графских и монастырских земель? Ведь куда приятнее поделить
меж собой эти земли, чем ехать на край света и ковырять мерзлую глину, где посеешь рожь, а родится клюква. А мужик нашей партии
говорит: ну что ж! И поедем! Или тут будем землю грызть. Зато смирно сидим, начальство радуем, порядка не нарушаем… Разве же это не жертва?!
Стали один за другим подниматься крестьяне,
говорили обычное: что никто на всех не станет работать, как на
себя, что заварят дело — и сейчас же пойдут склоки, неполадки, бабы
меж собой разругаются, и все подобное.
— Побеседуйте
меж себя, честные отцы, — низко кланяясь Мардарию и Варлааму,
говорит Евпраксия Михайловна, когда кончили они трапезу, — просветите нас, скудоумных, разумной беседой своей.